Елена Афанасьева Дертьева
Блаженная Елена Афанасьевна Дертьева происходила из рода дворян Дертьевых. Отец ее был чиновником, служившим в Арзамсе. Родители воспитали Елену в страхе Божием и, дали ей домашнее образование, подобающее своему званию. С самого детства она изъявляла желание посвятить себя монашеской жизни, но, несмотря на то, что за тихий и кроткий нрав ее все любили, родители не хотели об этом и слышать.
Когда ей было 14 или 15 лет, дом отца ее посетил, проезжавший чрез Арзамас, подвижник Саровской пустыни отец Назарий, бывший игуменом и возобновителем знаменитого Валаамскаго монастыря. Елена открыла ему свое желание, и он старался уговорить родителей, чтобы они не препятствовали намерению дочери, но они не согласились. Тогда Елена, выбрав время, когда осталась одна с отцом Назарием, спросила его как ей поступить. Старец сказал ей: «Будь юродствующей Христа ради, покрой разум буйством, сим путем спасешься и угодишь Богу». Елена приняла этот совет и молила Бога, чтобы он помог ей выполнить его.
Через какое-то время Елене нашелся хороший жених и, несмотря на то, что она всячески отговаривалась от вступления в брак, родители решили выдать ее замуж. Назначен был день брака. Елену одели в подвенечное платье, нарядили во все украшения и привезли в церковь. Пред началом венчания священник, по обыкновению, обратился к ней с вопросом: «Волею ли сочетаваешься?» «Я не желаю, — смело отвечала она, — но родители меня принуждают против моей воли». Священник в изумлении остановился, но бывшие тут родные сказали: «Продолжайте, батюшка, что смотреть на ребенка?» Таинство совершили и новобрачных привезли в дом отца Елены Афанасьевны, где был приготовлен брачный стол. Молодых усадили на лучшее место. Дом был одноэтажный, окна были открыты, а пред домом, среди улицы была грязь и огромная лужа. Вдруг невеста проворно встала из-за стола, выскочила в окно, бросилась в лужу и вся покрытая грязью начала рвать брачные одежды. Гости, видя такое странное происшествие, быстро разошлись, жених уехал в свою деревню, а в городе разнеслась молва, что невесту испортили.
Родители старались образумить Елену уговорами, слезами и угрозами, но ничто не помогало. Она казалась безумною, ничего не слышащею и непонимающей, и рвалась убежать из дома. Наконец родители оставили ее на волю Божию, а она покинула их дом, не имея нигде пристанища, бродила по улицам, юродствовала, опрокидывала у торговцев товар, за что ее били и нигде не принимали. Особенно дразнили и обижали ее уличные мальчишки. Так провела она 4 года, потом была отправлена в Нижний Новгород, в дом умалишенных. Там, конечно, ни чем не могли помочь ей и отправили, как неизлечимую в Николаевский монастырь. Но и здесь ей были очень не рады. Тогда сжалилась над нею настоятельница Алексеевского монастыря Марья Петровна Протасьева, взяла на поруки, поместила у себя в общине, приставила к ней старшую сестру-послушницу и приказала никуда не пускать ее. Но Елена рвалась, стучала в двери, а если ей случалось вырваться, то уже не скоро давалась в руки, стараясь в это время, как можно более, выказать свое юродство. С течением времени, однако, она подчинила себя послушанию, перестала дурачиться и лишь изредка шумела, бранила кого ей вздумается, а иногда и дралась.
Тут-то окружающие и начали замечать, что она вовсе не безумная, а напротив очень умна: речи ее были иносказательные, а иногда даже изобличали в ней дар предвидения. Если она бранилась, то оказывалось, что она и действительно журит за дело. Знавшие за собой какие-либо тайные грехи даже боялись показываться ей на глаза.
Одежду она носила не монашескую, а мирскую, подобающую ее дворянскому званию: ситцевое платье и чепец. В руках у нее постоянно был носовой платок, который она то и дело свертывала и развертывала. Спать она, почти никогда, не ложилась, а дремала сидя, просыпаясь очень часто. Если ей давали чаю, то она переливала его из чашки в блюдечко до тех пор, пока или остудит, или разольет. Если предлагали пищу, то смешивала все вместе — щи, кашу, квас или что другое, и тогда ела немного, при этом, занимая всех разговором, чтобы не заметили, что она делает.
Со временем, не только сестры общины, но и все граждане Арзамаса убедились, что Елена Афанасьевна вовсе не безумная, а юродивая Христа ради. Но сама она продолжала прикрываться безумием до самого конца своей жизни, оставляя юродство лишь в самых важных случаях. Сохранилось множество свидетельств ее прозорливости. Так, в 1813 году избрана была в настоятельницы Алексеевской общины Ольга Васильевна Стригалева, которая долго колебалась и отказывалась от этого тяжелого бремени. Елена Афанасьевна прислала ей записку, написанную еще при жизни настоятельницы Марии Петровны Протасьевой, следующего содержания: «Иисус Христа слова — Алена говорит: Приидите ко Мне все труждающиися и обременении и Аз упокою вы, возмите иго Мое на ся, и научитеся от Мене, яко кроток и смирен сердцем; и обрящите покой душам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко. Спасителя моего слова. 1813 года 21 апреля писано».
Был в общине старый деревянный корпус. Однажды Елена, указывая на него, сказала сестрам: «Как бы хорошо поставить тут храм во имя мученицы Варвары». Уже после ее кончины, поступившая в общину московская купчиха, Прасковья Ивановна Мухина построила на этом месте каменный больничный корпус и в нем прекрасный храм во имя святой великомученицы Варвары. В монастыре рассажены были деревья. Елена Афанасьевна не трогала их, кроме одного, которое росло напротив ее кельи. Она часто трясла его, как бы стараясь выдернуть, и приговаривала: «Ты на моем месте сидишь». Впоследствии, когда она скончалась, настоятельница Ольга Васильевна вознамерилась похоронить Елену как раз на том месте, где росло это деревцо, и его срубили.
Но, всего примечательнее, предсказание Елены Афанасьевны наместнику Свято-Троицкой Cepгиeвой лавры архимандриту Антонию (Медведеву), который увидел ее в первый раз, когда был еще светским человеком, и не только не имел намерения сделаться монахом, а даже был настроен против монашества вообще. Прибыв в Арзамас вместе с одной дворянской семьей, поздно вечером и остановившись на постоялом дворе, он, как человек любознательный, начал расспрашивать хозяйку двора о том, что есть в городе достопримечательного. Эта простая женщина первым долгом указала на Елену Афанасьевну, говоря, что она узнает и предсказывает. То же подтвердила и дворянка, спутница будущего отца архимандрита, которая, зная некоторые его религиозные недоразумения, заметила ему: «Вот она вас проберет!» Молодой врач заинтересовался этим и ранним утром отправился в Алексеевскую общину. Здесь, после заутрени, он попросил, чтобы его проводили в келию блаженной. Елена Афанасьевна, встретив его самым обыкновенным образом, начала насмехаться над его модной прической, фраком и всем костюмом и стала с увлечением говорить, что ему очень к лицу были бы длинные волосы и широкое черное платье. Потом, взяв несколько пряников и орехов, она отдала ему, сказав: «А это вот вашим больным». «У меня здесь нет больных!» — ответил врач. «Это вашим больным», — повторила Елена Афанасьевна. Посетитель пошел на постоялый двор, склонный видеть в Елене Афанасьевне действительно помешанную. Но вот, подходя к квартире, он был встречен лакеем, который сказал ему: «Где вы были? Ведь мы вас искали, искали…. У нас несчастие: господа чуть не до смерти угорели». Оказалось, что хозяйка закрыла трубу и постояльцы угорели, а Антоний спасся только тем, что рано ушел в Алексеевскую общину. Тут-то и объяснилось, что орехи посланы были Еленой Афанасьевной больным — угоревшим…. Спустя много лет, когда религиозные сомнения молодого врача рассеялись, а сам он, постриженный под именем Антония, надел черные ризы и отрастил длинные волосы, объяснились и прочие загадочные речи блаженной Елены.
Впоследствии, живя уже в Арзамасе он часто посещал блаженную Елену, почитая ее, как праведницу, но она не переставала пред ним юродствовать. Так было даже до самой ее кончины. Благоговея к ней, как к угоднице Божией, Антоний посетил ее перед самой ее кончиной. Видя, что она страдает, он сжалился, развел в стакане магнезию и поднес ей, чтобы она выпила, но она схватила стакан и плеснула ему в глаза, со словами: «Я не этого лекарства хочу!» Потом она стала просить его, чтобы позвал священника исповедать и причастить ее Святых Таин, что и было исполнено.
Скончалась она 28 марта 1820 году в самое Светлое Воскресение, в присутствии настоятельницы и многих сестер обители, в то время, когда в храме совершалась первая Пасхальная вечерня. 1 апреля, в четверг Светлой седмицы, совершилось ее погребение при бесчисленном стечении народа.
